04.
Продолжение бомбардировки.
Когда
рано утром мы вышли из вулканической обсерватории, устроенной на берегу
моря в трехвековой давности каземате форта Сен-Шарль, нас было девять
человек.
Сейчас под бомбами, уткнувшись в глину, лежали пятеро. Двое наших
химиков,
Фэвр-Пьерре (по прозвищу Йети) и Роз-Мари Шеврие, откололись от группы
час назад; они отправились на Эшельский перевал к фумаролам у
вершинного
конуса, чтобы снять показания приборов и взять ежедневную порцию проб.
Значит, не хватало еще двоих. Они исчезли сразу после начала
извержения,
когда я крикнул: "Бежим!" Где они сейчас? Живы? Или уже погребены под
одной
из громадных глыб?
От матери я унаследовал беспокойный характер, который доставляет мне
немало
хлопот и в обыденной жизни. Но когда кто-то из близких людей
оказывается
в опасности, тревога начинает буквально раздирать меня на части. Перед
глазами отчетливо возникли лица двоих пропавших: проводника
горноспасательной
службы Жозе Ортега, надежного спутника всех моих хождений по Суфриеру,
и геолога Ги Обера, всегда с шуткой на устах. Куда они могли деться? Не
видя их, я изводился от беспокойства.
Между тем, вулканическая бомбардировка продолжалась без передышки.
Куски
породы сыпались устрашающе густым градом. Насколько было видно и
слышно,
в извержении не предвиделось ни малейшего затишья. Справедливости ради
следует сказать, что и признаков усиления активности я тоже не отметил.
Извержение, похоже, достигло "крейсерской скорости", и этот ритм не
оставлял
никакой надежды на спасение.
Мозг продолжал дисциплинированно фиксировать цифры. Часы показывали
10.35,
когда мне удалось грязными пальцами стереть с циферблата налипшую глину
и засечь время. Каждую минуту в моем поле зрения падали один-два
громадных
обломка и тридцать-сорок кусков, которые я квалифицировал как "крупные"
(дождь мелких осколков я не учитывал). Из кратера на высоту
двадцать-двадцать
пять метров с ревом вырывалась начиненная камнями колонна пара
диаметром
десять-пятнадцать метров. В минуту меня ударяли пять-шесть камней...
Подсчеты
позволяли спокойно дожить отпущенные мне мгновения.
Потом я задал себе вопрос: а почему, собственно, ты лежишь спиной к
кратеру,
хотя именно там происходит самое интересное? Самоанализ в подобных
обстоятельствах
может показаться странным, почти смешным... Пришлось признаться, что
вид
четырех спутников, сбившихся в кучу в двадцати метрах по соседству,
действовал
ободряюще, подтверждая справедливость истины о том, что на миру и
смерть
красна. Когда же я поворачивался и глядел, как тысячи скальных обломков
темной колонной взлетали ввысь среди вихрей белого пара (заслоняя
солнце,
он приобретал беловатый, зловеще тусклый оттенок), я пронзительно
ощущал
груз одиночества. Буйство природы всегда подавляет своей мощью, рядом с
ним наше существование обретает истинный масштаб, оказывается до
крайности
уязвимым и хрупким. Вот почему я с таким облегчением откидывался на
левый
бок, вид бурого, покрытого грязью и усыпанного камнями склона, над
которым
колыхалась пепельная завеса, действовал успокаивающе. Налицо были
признаки
жизни - столь же уязвимой, как и моя, но живой жизни - четыре ярких
пятна,
прижавшихся друг к другу на небольшом удалении. Ярко-желтый резиновый
плащ
принадлежал Аллегру, а красная куртка, кажется, Марселю Бофу. В чем
были
остальные, вылетело из головы.
|
04.
Продолжение бомбардировки.
